В апреле мы отправились на один из самых наших популярных горнолыжных курортов – Эльбрус. Но нашей целью было не катание на лыжах, а посещение международной обсерватории «Пик Терскол», которая находится над посёлком Терскол на высоте 3100 метров.

Еще до отъезда из Москвы мы написали письмо Александру Васильевичу Сергееву, заместителю директора обсерватории, в котором, объяснив свои цели и побуждения, попросили принять нас на «Пике Терскол». Александр Васильевич согласился и, когда мы уже поднялись в обсерваторию, очень радушно нас встретил. Всего мы пробыли наверху три дня. За это время мы познакомились с некоторыми сотрудниками обсерватории и услышали от них много интересного: об их работе и научной деятельности, об их жизни и интересах, а также об истории этого места и науки вообще.

Сейчас, готовя к публикации пост, мы прослушали большой объем диктофонных записей, сделанных в обсерватории, и поняли, что передать услышанное лучше, чем это сделали сами ученые, мы не сможем. По этой причине весь пост было решено оформить в виде прямой речи — так, как мы сами это услышали. Небольшая редакция, чтобы текст был более компактным и удобоваримым для чтения, отчасти лишила его той теплоты и непринужденности, что царила во время разговора, но тем не менее…

Итак, знакомьтесь.

Александр Васильевич Сергеев – заместитель директора Терскольского филиала института астрономии Российской Академии наук.

— Мы рабочие лошади астрономии. Мы не фотографируем небо — небо фотографируют любители, в основном. У нас же 80 % работы — это спектр. Ведь в одной обсерватории собрать все исследования невозможно… и не нужно. Зачем плохо выполнять задачу, если в другой обсерватории это делают лучше. Каждая обсерватория гордится какой-то фишкой, ради которой к ней не зарастает народная тропа. У нас это спектроскопия высокого и сверхвысокого разрешения. Тут мы впереди планеты всей, мы этим гордимся, мы развиваем это направление. Спектр настолько информативен по отношению к картинкам, что, как у нас говорят, на одном спектре чудак и курсовую сделает, и напишет половину диплома, еще и одну главу для кандидатской сочинит. А картинки… они, конечно, красивые, но не информативные. Кстати, основные фундаментальные открытия человек сделал, глядя на небо без приборов. То есть понятия «звезда», «Вселенная» появились методом рассуждений.

Эта обсерватория — международная, она создана двумя странами: Россией и Украиной, и мы находимся на балансе Министерства иностранных дел в каждой из этих стран. Поскольку мы едим деньги налогоплательщиков — маленькие, но деньги — то мы находимся под жестким контролем всевозможных структур: казначейства, налоговой, банковских и научных структур и прочее. И поэтому у нас существует государственный заказ в виде научных тем, который мы обязаны выполнять. Я не могу вот так вот выйти, почесать за ухом левой ногой и сказать: «О! Я сегодня вот туда буду смотреть». Нет, у нас программа астрономии на 5 лет расписана.

Сейчас, например, у нас в работе государственный заказ, связанный с обеспечением безопасности навигации в околоземном пространстве. Это для чего нужно? К примеру, специалист, проектирующий космический корабль или трассу его полета, может взять необходимые для этого данные из нашего справочника: количество частиц, их размеры, фрагментация, движение, засоренность этих слоев, откуда они берутся, куда они движутся, сколько лет они существуют в том или ином слое и так далее. Это как таблица умножения. То есть мы работаем на справочники, мы работаем на таблицы. Это называется фундаментальные знания. Есть прикладные знания — это там, где получается коммерческий выход, но мы там практически не работаем. Мы работаем на фундаментальные знания, на справочник, на «таблицу умножения».

Вот проектируется, например, какой-то астроориентатор для самолета или ракеты, для этого устройства необходим каталог звезд. Где его взять? Они его берут у нас. А такие каталоги делаются, как правило, большими международными командами — несколькими обсерваториями, которые между собой договариваются. Надо, к примеру, наблюдать звезду две недели непрерывно. А как это сделать: сейчас день, звезда ушла, да и солнце светит? Но на другой-то стороне Земли темно и эта звезда видна. И так вот 20-30 телескопов договариваются друг с другом и как эстафетную палочку передают друг другу наблюдение… и так две недели. А потом все это сваливается в хороший университет, вроде штата Делавэр, и там идёт корреляционный анализ всех полученных данных.

У нашей обсерватории есть большой телескоп. Его масса сотни тонн, только его подвижная часть весит более 90 тонн и при этом движется за звездой с погрешностью 6 микрон. Диаметр главного зеркала здесь ровно 2 метра и 2 сантиметра. Материал основания — стеклокерамика, а на него напылена тончайшая пленка алюминия, которая закрыта ещё прозрачным защитным слоем фтористого магния, чтобы алюминий не окислялся. Самое страшное для зеркала телескопа — грязь, пыль и капли воды. Телескоп живет столько, сколько моют зеркало — потом зеркало стирается. Толщина напыления — 0,05 микрона. И хотя мы всё содержим в чистоте, а при входе в башню в тапочки переобуваемся — мыть зеркало приходится где-то раз в три года. То есть 10-15 помоек — и телескоп на помойку. Помыть зеркало — работа очень тонкая, делают это только женщины! В советское время мойщицы на оптических заводах получали больше директора завода. К нам, например, специально приезжает сотрудница Специальной астрофизической обсерватории из Карачаево-Черкесии. Там, в Архызе, есть шестиметровый телескоп, который она моет. Ну и к нам тоже приезжает. Мы сначала отмываем всё вокруг в радиусе 10 метров, но только без пылесоса, пылесосить нельзя — пыль поднимем и разнесем. Потом сам телескоп моем: внутрь трубы телескопа заходит эта барышня и моет зеркало спиртоэфирной смесью, то есть мойка бесконтактная.

Сотрудники обсерватории работают наверху один месяц. Это одна вахта. Команда состоит примерно из 10 человек. Потом они два месяца внизу живут, потому что по-другому нельзя: здесь ПДД озона раза в 3-4 выше предельного. На самом телескопе работают по 2 человека: оператор и ночной астроном-ассистент. Задача ассистента работать с самим прибором. Это, как правило, кандидат наук. В спектре мы видим 30 кусочков из его разных частей, и искусство астронома заключается в том, чтобы правильно эти кусочки под задачу подобрать, вывести, выставить — и на всё это тратится несколько дней. Просто прийти щелкнуть здесь уже не проходит. Мы делаем высокотехнологичные работы, когда подготовка к эксперименту занимает во много раз больше времени, чем сам эксперимент. Я без преувеличения снимаю шляпу перед астрономами-любителями: они снимают красивые галактики, скопления, раскрашивают их. Но мы — рабочие лошади астрономии, наша задача получить спектр, чтобы понять, какой физический состав этого тела, какие там температуры, какие химические и физические процессы там идут, динамика во времени, динамика в веществе и т.д.

Оператор — это попроще, но ответственность за телескоп полностью на нем! Все ночные ассистенты бывают сначала операторами, чтобы понимать, как крутится телескоп, что можно, что нельзя. Задача оператора: бегать с этажа на этаж, следить за азотом, маслом, смотреть погоду, открывать и закрывать купол, чистить снег на куполе и тому подобное. Но народу у нас мало, поэтому иногда все это совмещается в одном человеке. С оператором у нас связана одна байка… про красную кнопку! А дело вот как было…

Операторы вообще на телескопе должны быть очень грамотными специалистами. Они могут не знать сильно астрономию, но должны четко себе представлять, как будет двигаться телескоп в криволинейной системе координат, хорошо знать вакуумную технику, должны четко чувствовать погоду (нельзя, например, чтобы капли дождя или снега падали на зеркало, это смерть телескопа: вода растворит пыль и она приклеится навсегда). Операторы очень долго воспитываются и потом очень ценятся. И вот приняли мы как-то нового оператора — Виктора. А он очень оказался пунктуальным и педантичным, что просто замечательно! — мы на нем отрабатывали методики и проверяли инструкции. Доверить телескоп такому человеку — это было идеально, потому что знаешь, что он не подведет. Ну так вот. Вы знаете, наверное, что геостационарные спутники во время равноденствия заходят в тень от Земли, то есть два раза в год, весной и осенью, спутник примерно в течение часа нам с Земли не виден. Операторы это, конечно же, должны знать. И вот как-то я и Витя наблюдаем очередной запуск спутника. Витя работает первый сезон, я ему все объяснил — и вот, он сидит работает. Я ему говорю, что спутник зашел в тень… а это как раз день осеннего равноденствия был. Он кивает, мол, да-да, и продолжает себе копаться в работе. Ну, я думаю, надо же проверить, как он усвоил. Про тень больше ничего не говорю, по времени вижу, что спутник зашел в тень и где-то час там будет. И прошу его сделать снимки спутника на небе — 3-4 кадра. Витя мчится наверх и… пропадает. Смотрю: 5 минут его нет, 10 минут нет… Потом заходит Витя строевым шагом: «Александр Васильевич, докладываю: звезды есть, а спутника нет». Я ему — проверь, а он, мол, все проверил… и опять: «Звезды есть, а спутника нет». Это значит, аппаратура небо видит, камера изображения читает, но без спутника! Я к нему поворачиваюсь и говорю: «Витя, ты же завалил спутник. Кто тебе сказал про красную кнопку?» Витя: «Я ничего не заваливал». Я ему опять: «Мы этот спутник ведем уже 2 недели, что я скажу в РКК Энергия? Ты завалил спутник. Это позор нашей обсерватории, ганьба!» Витя опять: «Я никаких красных кнопок не нажимал!» А я: «Кто тебе сказал секретную комбинацию клавиш? Только я и Карпов знаем ее!»… и все в таком духе. Понимаете, я ему раз, два объяснил, у него даже на экране перед глазами висит эфемерида, где записано число и время затмения. Я поступаю по отношению к нему абсолютно честно! Я хочу, чтобы он раз и навсегда запомнил про тень. Я должен знать, что, когда уеду отсюда, этот сотрудник все сделает правильно. Ведь если он что-то сделает неправильно — одно движение — и мы, вся обсерватория, закроемся. Я потом Вите на эфемериду показываю, спрашиваю: «Что тут написано?» Он: «Ааааааа…..» … Но на этом история не заканчивается!.. Наступает весна. Надо же проверить! Всё то же самое повторяется вплоть до «звезды есть, а спутника нет». Тут я ему говорю: «Витя, садись, пиши заявление»,— и диктую ему: «Я, такой-то, такого-то числа завалил спутник…» Витя: «Я ничего не заваливал!» Дальше диктую: «… когда продолжается весеннее равноденствие, я завалил спутник…» Он долго еще не понимает, пишет – и вдруг снова: «Ааааааа….!» Потом это стал лучший оператор всех времен и народов. Я мог совершенно спокойно уезжать и знать, что, если его вахта, то у меня проблем нет.

В нашей обсерватории есть и солнечный телескоп. Но в солнечной тематике у нас успехов больших нет. Получилось так, что наши доктора наук и академики ездят на Запад лаборантами считать невязки в каталогах, спектры обрабатывать или силу осцелляторов считать, т.е. зарабатывают деньги. Им лучше сидеть за красивым компьютером, пить кофе и получать за это большие деньги. Хотя это для нас большие, а для европейцев выделяемые на гранты средства не так уж велики. В итоге всё это приводит к погибели науки, потому что… Ну как такое понимать, если академик приехал лаборантом к своему аспиранту, который живет в Германии или …в общем, за бугром. Он бросил здесь все — и нет у нас ни школы, ни науки… Вот у нас есть Леша Андриенко, Он молодец. Он упирается. Он в итоге вынул из небытия солнечный телескоп один. Мы ему помогаем: ящики колотим, что-то ремонтируем, Костя ему сделал блок управления адаптивной оптикой: и софт написал, и железки сделал.

Каждый сотрудник обсерватории владеет всем: от починки унитаза до получения жидкого азота. Ведь никаких готовых решений в смысле технических приспособлений в науке нет. Промышленность производит только то, что востребовано и что можно производить тысячами. А как только начинаешь что-то нестандартное делать, тогда нужно самому устройство придумывать. А я, например, с паяльником и напильником с четвертого класса в обнимку, и все мы тут многие приборы сами придумываем и на месте делаем. Вот когда в 90-е начались кооперативы, мы зарабатывали хорошие деньги. Мы шли на чулочную фабрику и делали им приборы, которые на колготках оборванные нитки на полотне ищут. И наши ребята тогда сказали, что если мы на фабрике можем что-то придумать, то почему бы и здесь не попробовать. Принцип у нас был простой: в КБ все должны заработать… ЗАРАБОТАТЬ! И когда ко мне прибегали, кричали: вот, мол, у нее там двое детей, я говорил: «Это к мужу… или в собес». А барышне говорил: «Хочешь заработать — вот, сделай за три дня разводку платы, сделай чертеж и принеси его мне. И дети, и муж будут сыты… » «Вы бессердечный!»… Я говорю: «Я не спорю…».

И сейчас молодежь не хочет идти в эксперимент, так как финансирование здесь не очень. А ведь телескопу не скажешь — поработай-ка сегодня без масла. Оно ему каждый день нужно. А я не тот человек, который будет кудахтать вокруг молодого сотрудника. Хочешь работать — садись рядом и работай. Есть такой замечательный принцип — я где-то у Рериха его прочитал: «Не мастер должен искать ученика, а ученик должен найти мастера». Он должен прийти к нему и не отходить от него, и жаждать вырвать от него знания. И тогда с ним надо работать. Вот у нас в обсерватории принимаешь новых людей — так один из трех остается. Большинство через полгода уходят. А некоторые, кто проработал здесь долгое время и ушел по каким-либо причинам, наоборот: скучают, приезжают сюда — ну хоть просто как гости. Принимаем, конечно, чаем поим, рассказы про жизнь его новую слушаем!

С туристами, кстати, у нас тут проблема: в первые 10 лет работы приходилось отбиваться от них. Да и сейчас тоже заходят. Дело в том, что в советское время здесь был почти народный альплагерь, т. е. заходи кто хочешь, можно переночевать или чуточку пожить бесплатно. И вот приходят сюда какие-то люди, мол, мы тут раньше отдыхали. А в 90-е, когда инфляция была жуткая, денег не платили, мы ездили их добывали, телескоп тут собирали — одним словом кутерьма была и совсем не до этого. И вот мы тут сидим на холоде под куполом, поем под Чиж и К «… холодно в кедах, но это фигня, ветер уносит последние деньги…», «козел» обдувает нас горячими струями воздуха, а мы собираем и паяем вот эту старую систему управления телескопом, полы вот эти делаем… И тут приходят люди, мол, мы тут будем у вас ночевать, пить, есть и т.д. Более того, экскурсоводы собирали внизу деньги и поднимали сюда группы людей, якобы на экскурсию в обсерваторию. Приходилось гонять. Но это, конечно, неприятно: ходить, гавкать, ругаться. Но с другой стороны, приходит кто-то в 11 часов, а у тебя рабочая ночь (где-то 14-16 часов) закончилась. Мы начинаем примерно в 4 вечера и заканчиваем в 9 утра. И вот, только ты лег спать, нужно поспать 3 часа и опять бежать, потому что у тебя что-то не ладится — а тут туристы приходят, нужно с ними гавкаться, портить настроение и… ну, одним словом, неправильно все это.

Аркадий Валерьевич Бондарь, научный сотрудник международного центра астрономических и медико-экологических исследований Украинской Академии наук.

— Спектроскопия — это один из самых мощных инструментов познания мира, раздел астрофизики. С чего все началось? С того, что, когда развивалась теория атомного ядра и квантовая механика, поняли, что каждый элемент обладает, так скажем, набором линий. Это значит, что на определенных частотах происходит поглощение света, и мы можем с помощью спектрографа увидеть набор линий, который соответствует разным атомам или молекулам. И это возможно наблюдать на очень удаленных объектах. Благодаря спектральному анализу мы можем понять, из чего состоят, например, звезды: из каких элементов, какие физические условия там, какие плотности, какие температуры и прочее.

А начинался спектральный анализ с того, что жил да был на свете Роберт Бунзен, химик, со своей горелкой. И однажды он заметил, что, когда он вносит разные вещества в пламя горелки, оно меняет цвет. Так он увидел, что калий окрашивает пламя в фиолетовый цвет, натрий — в желтый. А потом он пригласил своего друга Густава Кирхгофа, который и сделал первый спектрограф.

Коля:

— А расскажите, что такое темная материя?

Аркадий Валерьевич:

— По существующим сейчас предположениям во внешних окрестностях нашей галактики присутствует невидимая материя, которая ничем не наблюдается. Утверждают, что вращение, которое показывают галактики, в том числе и наша, указывают на то, что должна присутствовать темная материя, которая вызывает дополнительное ускорение. То есть это какая-то скрытая масса, которая никак не проявляется, кроме как в гравитации. Но на самом деле то, что мы получаем здесь, доказывает, что этой темной массы нет. Это совпадает и с наблюдениями других исследователей. Мы по удаленным горячим звездам своим методом по линиям межзвездного кальция сделали работу и получили, что все-таки наша галактика вращается в соответствии с законами Кеплера, то есть точно так же, как планеты вокруг Солнца, и ничего необычного нет. Тем не менее, тема темной материи сейчас очень популярна. Договорились до того, что темная материя чуть ли не 85 % составляет. И это несмотря на то, что в последних наблюдениях ее сторонников есть нестыковки: например, определение скоростей очень неточное. В этом году ребята из нашей обсерватории написали на эту тему статью на основании многолетних наблюдений, в том числе и наших, в самый крутой астрофизический журнал — так ее уже где-то год не выпускают, потому что эта статья закрывает спекуляции вокруг темной материи.

Даже происхождение нашей Солнечной системы неизвестно. Есть много гипотез и теорий, но многие не подтверждаются. Вот, например, гипотеза Лапласа о том, что Солнце и планеты образовались из одной протозвезды и протопланетного облака, не подтверждается — физика не дает. Гипотеза Джеймса другая. Она говорит, что была звезда, как наше Солнце, и что проходила рядом другая звезда, которая гравитационно повлияла на нее и вырвала кусок вещества. Это вещество остыло и конденсировалось в планеты. Но точно сказать — да, это было так — и подтвердить наблюдениями никто не может.

Коля:

— А в практическом плане для чего человечеству нужна астрономия?

Александр Васильевич:

— Не нужна абсолютно! Так же, как не нужны математика, теория функций, линейная алгебра, таблицы логарифмов и синусов и другой фундаментальный хлам.

Аркадий Валерьевич:

— Астрономия, например, ставит задачи для приборостроения. Вот мы хотим получать более слабые объекты — значит, инженеры должны строить более чувствительные приборы, более высококачественную оптику. Мы хотим наблюдать, допустим, в рентгене — значит, надо строить рентгеновские телескопы. То есть мы можем ставить задачи и тем самым давать толчок техническому прогрессу. А в целом это, конечно, больше для души.

Александр Васильевич:

— Науку можно представить из нескольких принципиально отличающихся частей. Есть прикладные науки, они работают непосредственно на бизнес. Есть фундаментальная наука. Вот, скажем, зачем нужен каталог опорных звезд? Да напрочь не нужен! Но ни один спутник-геостационар в пространстве не сможет летать или стоять, если не будет пользоваться каталогом опорных звезд. Вот мы как раз работаем на справочник, на фундаментальные знания, которые создают фундамент для других наук.

Сергей Иванович Барабанов, руководитель Звенигородского института астрономии.

— Наш институт является головным в России по обеспечению безопасности от таких космических угроз, как астероиды, кометы и космический мусор. Помимо этого мы занимаемся фундаментальными исследованиями: пытаемся понять, откуда берутся эти тела, какой их состав, сколько их, как часто они могут падать на Землю. Опасными мы считаем тела, размер которых от нескольких метров до нескольких километров. Конечно, сделать что-то с многокилометровыми телами проблематично, но если обнаружить их заранее… У нас есть сейчас предложение по созданию сетей специализированных телескопов небольшого размера, которые будут контролировать постоянно в ночное время практически все небо. Это даст возможность обнаружить такое тело за несколько десятков часов до его подлета к Земле для того, чтобы МЧС смогло провести мероприятия по уменьшению последствий, эвакуировать людей, если будет известно, как и куда он упадет. То есть речь идет пока о пассивном сопротивлении, ведь на таком расстоянии средства ПВО или ракетных сил бессильны. Хотя можно попробовать отработать и это. Но это пока проект, который прорабатывается, а основной задачей является, в первую очередь, находить такие объекты, во вторую — рассчитать их траекторию и, по возможности, состав. Затем средствами радиолокации определить форму объекта, еще точнее рассчитать траекторию его прохождения. И тогда можно подключать ракетные средства. Это касается небольших тел. Для больших тел все сложнее. Желательно обнаруживать их сильно заранее, хотя бы лет за 10. В этом случае возможно применить аккуратные средства, на которые человечество сейчас уже способно. За такой большой срок даже небольшое воздействие на астероид, изменение его динамических характеристик позволит отклонить его от траектории, опасной для Земли. Способы есть разные. Из экзотических, например, предлагается покрасить астероид с одной стороны в белый цвет и тогда за счет разного давления света траектория его движение изменится. А самое реальное — это кинетический удар небольшим телом, чтобы буквально на доли процента изменить его импульс. Тогда за 10 лет полета он не попадет на Землю. Или, например, гравитационный трактор, когда космическая станция подлетает к астероиду и потихоньку старается от него «убежать». За счет гравитации станция притягивает его к своей траектории. Можно также такой космической станцией зацепить этот астероид на трос, включить двигатель и оттащить его от опасной траектории. Это уже космический тягач. Все это в скором времени будет отрабатываться, а с помощью наших наблюдений будут определяться наиболее перспективные тела, к которым можно полететь и до которых можно долететь — и тогда на них можно будет опробовать предлагаемые методы.

Существует также задача обнаружения большей части космических тел с размерами больше 140 метров. Сейчас построен пока один телескоп, который заточен под такую задачу, он стоит в Америке. Это пробный инструмент, он является прототипом системы, которая будет создана в ближайшие годы… тоже в США. У нас есть подобный телескоп, который, мы надеемся, тоже в ближайшие годы будет запущен и станет работать на эту задачу. Это телескоп Иркутского института солнечной и земной физики, он установлен в Мондах, в горах, на их Саянской станции.

Еще одна из ветвей нашей работы — обнаружение крупных тел и их исследование в метеорных и болидных потоках. Это, казалось бы, очевидная вещь, но она потом очевидна, когда уже высказана. В какой-то момент времени, мучаясь от недостатка наблюдательных средств и желания участвовать в этой работе, мы придумали такую историю. Есть метеорные потоки, они, как правило, образовываются кометами. При этом мы видим, что кометы не только испускают газовый след, который может содержать и небольшие твердые частицы, но мы видим, что они разваливаются. Было не раз зарегистрировано, что происходит некое разовое явление — вспышка, развал кометы, отделение фрагментов от нее. На основании этого мы предположили, что в этих метеорных потоках могут быть крупные тела. И мы исследовали метеорные потоки и отдельные метеоры, сведения о которых уже есть, и поняли, что в атмосферу Земли в виде метеоров и болидов влетают все-таки тела достаточно крупных размеров — порядка от 1 до 10 метров. Косвенно это подтверждают и наблюдения спутников. Какое-то время назад американцы открыли свои базы данных по контролю атмосферы, контролю запусков ракет и т.д. В них оказались данные о вспышках в атмосфере, не связанных с ракетами, а связанных как раз с вхождением этих крупных тел. И вся эта масса информации натолкнула нас на мысль поискать в метеорных потоках. Это очень удобно, потому что нужно контролировать не все небо, а конкретные направления, а это уже можно наблюдать с нашими возможностями. Мы исследовали все метеорные потоки, наиболее перспективные выделили и увидели, что некоторые метеорные потоки очень вероятно имеют крупные тела. И мы начали эту программу. Обнаружили с 1995 по 2005 год, тратя параллельно время и на другие программы, 33 подозрения на тела от 1 метра до 20. С 2001 года (это американцы подсчитали) на Землю упало несколько десятков крупных метеоритов. Тела вроде Тунгусского метеорита (это от 30 до 50 метров) могут падать, по разным оценкам, раз в 100 лет. А более мелкие тела, десятиметровые, падают чаще.

Николай Александрович Парахин, младший научный сотрудник международного центра астрономических и медико-экологических исследований Украинской Академии наук.

— Я учился в Харькове, в национальном университете Каразина, на физфаке в отделении астрономии. А как сюда попал? Это история!

Я был альпинистом… то есть я и сейчас альпинист. Как-то мы с друзьями пошли на Эльбрус. Зашли на вершину за три дня — мне очень понравилось!.. В палатках ночевали и прочее. И вот, когда мы спускались, мне друзья показали на обсерваторию. А я как увидел ее — думаю, мол, вай, какая обсерватория! Но это же Россия, я вряд ли смогу тут работать — разрешение какое-то надо… я ж с Украины. Я тогда на 4 или 5 курсе учился. И когда я вернулся в институт, я спросил у нашего завкафедры, возможно ли работать в этой обсерватории. Он не знал, но дал мне телефон парня из нашего института, который уже работал там. Тот мне дал е-мейл Александра Васильевича — и я ему написал, что хочу работать. Он меня позвал в Киев и там устроил. Вот я здесь теперь и работаю — уже 5 с половиной лет. Я астроном и оператор.

Многие представляют себе астронома смотрящим в окуляр телескопа, но лично я никогда этой опцией не пользовался. Вот летом аспиранты приезжают — тогда мы подключаем окуляр… для эффекта, чтобы заинтересовать их. А так никакой романтики — сидим за компами!

Дима:

— Вот нам сегодня красивые картинки туманностей и галактик показывали. Нет у тебя желания перебраться в такую обсерваторию, которая не графики или спектры, а такие интересные вещи делает?

Николай:

— Ну, я хочу-у-у (задумался)… Хочу.

Александр Васильевич:

— Коля, а что я тебе отвечу, когда ты мне скажешь, что уходишь в такое место?

Николай:

— ?

Ал

Также смотрите: